"Индустриальная" тема в музыке XX века

Тема механики как феномен культуры возникла еще в древние времена, с появлением первых машин, сооружаемых благодаря накопленным знаниям человека об окружающем мире. Познавая глубже природу и себя самого, человек вдруг осознал, что и сам является своего рода механизмом. Несколько шокированный подобным обстоятельством, человек, по свойственной ему тяге считать все новое чем-то истинным и ясно-прозрачным, самостоятельно преувеличивал значение своих открытий, искренне радуясь крушению прежних чересчур условных, беспредметных, неосязаемых оснований и прыгая от восторга на их обломках.

Повсеместно в ХVII и в XVIII веках в Европе бытовали механические куклы как предметные выразители нового мировоззрения. Человек – буйствующее, пытливое, активное существо, долгими столетиями стремясь постичь все таинства мироздания, смело воплотил знания в куклу, тем самым продолжая божественную линию свободного созидательства, желая подобно Богу вершить и творить. Окружающий мир представлялся человеку, как маленькому ребенку, неким огромным конструктором – безвозмездным подарком всесильного родителя, и человек, претендуя называться существом не только разумным, играющим, но и созидающим, наконец-то получил через открытие ранее неизвестных законов возможность конструировать жизнь по своему собственному усмотрению, реализуя тем самым свои посылы к созиданию.

Однако радости настал конец, как только люди обнаружили, что издревле пугающая предопределенность бытия, ранее обусловленная упорно навязываемым божественным провидением, никуда не исчезла, замененная сроком действия той или иной машины или заключенными в ней ограниченными однообразными возможностями. Механическое мировосприятие явилось очередной ограниченностью, порой пугающей людей своей бесчувственностью, беспощадной монотонностью. Постепенно возникающие многочисленные машины и далее заводы, со временем образующие целые индустрии, уничтожающе воздействовали на самих их создававших людей, беспощадно отрубая пальцы, взывая по утрам к мучительному труду, отравляя не только воду и воздух, но и всю человеческую жизнь. Конечно, механическое имело и положительные стороны: умножавшиеся машины улучшали материальную обеспеченность людей, делая их жизнь более комфортной в бытовом отношении.

Так или иначе, но к ХХ веку индустриальная тема постепенно стала важной неотъемлемой составляющей окружающего мира, каковую не могло не отобразить искусство. Возникнув сперва в литературе («Песочный человек» Гофмана, «Мать» Горького), механическая и плавно вытекающая из нее индустриальная темы добрались и до музыки, потребовав и там для себя достойного упоминания. К началу ХХ века царство машин стало поистине повсеместным. Наступила индустриальная эпоха: повсюду что-то гудело, грохотало и клокотало. Трубы, колеса, пружины и винтики окружили человека. Столь мощное внешнее обстоятельство попросту не могло остаться в стороне от музыки. Исчерпавший свои возможности романтизм, затухающий импрессионизм, еще слабо обозначившиеся неоклассицизм и неофольклоризм подтолкнули человека-творца к поискам новых форм, средств, образов.

Все затронувшие механическую тему творцы-композиторы, созидая новую музыку, стремились к новым средствам выразительности. В этом отношении движение происходило двумя способами: либо включением в музыкальное произведение новых участников – непосредственно машин как предметных выразителей механического (ярчайший пример – пишущие машинки у Сати), либо достижением определенной образности через новое видение уже известных средств, составлением из старых разноцветных кусочков новой мозаики (Прокофьев, Онеггер). Но и то, и другое, внешне представляясь чем-то невиданным, на самом деле было только формой, за которой спряталась старая знакомая суть. Что такое пишущие машинки, как не новый музыкальный инструмент, издающий пусть и не особо привлекательные для кого-то, но своеобразные звуки? Фортепиано, саксофон или кларнет так же, как и пишущие машинки пробивались в свое время на авансцену музыкальной жизни и наверняка не представлялись публике столь уж необходимыми. Одни очертания исчезли во мраке забвения, другие возникли. Музыка и музыкальные инструменты Древнего мира вполне возможно показались бы многим современным слушателям столь же диковинно-неприятными, как и суетное стучание пишущих машинок. Вполне вероятно также, что жителям Древней Греции или Древнего Рима симфонии Моцарта, Шуберта или Чайковского представлялись бы чудовищными нагромождениями посторонних шумов, так что резиновые присоски, о неприличном чмоканье которых брезгливо упоминал Стравинский, в конечном счете, по возможному восприятию окружающими ничуть не хуже гобоя или скрипки.

Средства выразительности Pacific 231 Онеггера, 2-й симфонии Прокофьева или «Завода» Мосолова так же, при внешней эффектной новизне, представляют собой по-новому переработанные старые приемы. Так, характерная для музыкальных произведений индустриально-механического направления полиостинатность по своему назначению весьма ясно перекликается с неизменными басами пассакалий Нового времени (как, например, в предсмертной арии Дидоны из оперы Перселла «Дидона и Эней») и, в конечном счете, является все тем же тревожным, но несколько чудовищно-выпуклым откровенно-безжалостным отображением предопределенности бытия. Резкие созвучия, в изобилии наблюдаемые в произведениях индустриального направления, будучи характерным признаком последних, по своему восприятию, в своем образном обозначении выявляют примерно то же, что и пронзительно-пугающий в XVII-XVIII веках ум.7, в ХХ веке совершенно безобидный и даже ласковый. Что уж говорить о приеме фактурно-динамического нарастания – давно испытанном трюке? Нарастание звучности в таких произведениях есть издревле знакомый принцип «дуб растет из желудя», на котором основывается, между прочим, вся полифоническая музыка. А 2-я симфония Прокофьева подобно 32-й сонате Бетховена состоит из 1-й части в сонатной форме и 2-й части в форме вариаций. Таким образом, композиторы-«индустриалисты» использовали старые приемы, старые формы, но при этом, что естественно, применили старое к актуальной теме, новой предметности, обновленной музыкальной ткани.

Используя по-новому переработанные старые приемы музыкальной выразительности, индустриально-механическая тема и в чувственно-эмоциональном отношении отобразила давние глубинные человеческие ощущения и страхи. Человек, подобно воде, сталкиваясь с внешним препятствием, стремится преодолеть его, вместе с тем пугаясь открывшейся предопределенности. Механическое, а после, соответственно, и индустриальное, опредметило оба важнейших человеческих устремления и тут же явилось обстоятельством, пугающим своего творца заключенной в себе предопределенностью, а значит бесчувственностью. Индустриальная тема в музыке ХХ века, в контексте своей эпохи, во время 1-й и между 1-й и 2-й мировыми войнами, с нарастающими угрозами тоталитарных режимов, страстью человека к новым игрушкам - танкам, самолетам и т.д., отобразила страшные ощущения надвигающейся общемировой катастрофы. В сознании людей-творцов возник ассоциативный ряд: машина = бесчувственность = предопределенность = однообразие = препятствие = агрессивность = война = чудовищное вредоносное обстоятельство. Композиторы лишь на короткое мгновение зафиксировали «поворот винта», вписывая созерцаемое в контекст эпохи.

Так или иначе, музыкальные произведения Сати, Онеггера, Прокофьева и Мосолова выполнены художественно убедительно, мастерски, и должны занимать достойное положение в общемировой сокровищнице.

Евгений Эслей